Как Агинск живет без автономии

С тех пор как в России стало на один регион меньше, прошло 11 лет, и пора делать выводы. «Вечорка» отправилась в столицу Агинского Бурятского округа, чтобы узнать, кто выиграл от потери автономии.

— Буряты — малочисленный народ, который постоянно жил в окружении могущественных соседей, — Цыдып лама сидит, повернувшись ко мне вполоборота, в одном из бревенчатых домиков Агинского дацана.

— Сначала были гонения со стороны маньчжуров, потом приходили монголы. При монгольском царе Алтан-хане 11 родов бурят отдали в приданое княжне Бальжин Хатан. Им пришлось уйти вместе с ней в Монголию. Когда княжна бежала, ее приданые бежали за ней и оказались в Забайкалье.

В XVII веке пришли русские. Буряты перешли под администрацию Российской Империи, чтобы защититься от монголов и маньчжуров.

Из трех зол выбрали русских.

1

— По радио передавали, что им 500 миллионов на дороги выделили! — завистливо объявил водитель, когда впереди показался Агинск. Я недоверчиво хмыкнула.

Через пару минут он указал на россыпь домов на склоне одной из сопок:

— Еще 10 лет назад там ничего не было.

«Ого!» — удивилась я.

Въезжая в поселок, водитель молча указывал на скульптуры и памятники. Кажется, его торжествующий взгляд переводился как «теперь-то ты видишь, что они кучеряво живут?»

Теперь-то я вижу. Если вам случалось бывать в других поселках городского типа, например, в приграничном Забайкальске, вы поймете, почему, приехав в Агинск впервые, я сильно удивилась. Симпатичная главная площадь с православным храмом, несколько национальных театров, большой музей, бассейн, новенькая больница и даже нормальные тротуары.

Агинск — и город, и деревня одновременно. Агинчане живут в основном в избах, многоквартирных домов мало, да и те небольшие. Зато инфраструктура вполне себе городская. Построили все эти красивые здания с элементами в национальном стиле в жирные годы автономии. Большинство жителей вспоминают о том времени как об утраченном рае.

2

В 2008 году в Агинске прошел референдум, на котором жители округа проголосовали за присоединение к Читинской области и создание из двух субъектов федерации одного — Забайкальского края с центром в Чите. Помнится, перед референдумом нам, читинским школьникам, раздали книжечки, из которых мы должны были узнать, почему же Агинский Бурятский автономный округ должен стать частью Читинской области, а потом написать об этом сочинение.

Сочинение у меня получилось плохое, потому что даже перечитав книжечку несколько раз, я так и не поняла, зачем это присоединение. Не поняли и агинчане — все, кого я спрашивала, видят в потере автономии только минусы.

— Представьте: или у вас свой бюджет, или вы отдали кошелек какому-то дяде и каждый раз должны просить денежку на булочку хлеба или, например, на пачку молока. Он дает, а потом ему надоедает, и в какой-то момент он спрашивает: «А может, тебе урезать рацион?» — объясняет Цыдып лама.

Во времена автономии бюджет Агинского округа составлял около четверти бюджета Читинской области, хотя его территория была в 20 раз меньше, чем территория области, а население меньше почти в 15 раз. После потери автономии окружной бюджет уменьшился, и развитие округа замедлилось, если не остановилось совсем.

— Из-за этого начались миграция и проблемы с трудоустройством, многие люди уехали, — говорит Цыдып лама. — Но идею объединения спустили сверху, из Кремля. И сразу объяснили, какие у нас есть варианты. Если будем протестовать, то Москва легко решит эту проблему — перекроет финансирование. Так что либо мы соглашаемся сразу, либо потом на коленях приползаем.

И наш лидер, наш уважаемый политик Баир Баясхаланович Жамсуев, выступил за объединение. Больше 90 процентов народа его поддержало. Потому что понимали, что это оптимальное решение. Но если бы Баир Баясхаланович сказал «нет», то и весь народ тоже сказал бы «нет».

3

Главный рынок Агинска называется «Дружба». Три десятка мелких лавчонок торгуют в основном одеждой и обувью, чаще всего модными белыми кроссовкам. В разгар выходного дня покупателей на рынке меньше, чем продавцов.

Я наугад захожу в магазинчик национальной одежды, перекидываюсь парой слов с улыбчивой продавщицей, но когда прошу ее о комментарии, она утыкается в телефон: «Я по-русски не очень понимаю. Плохо понимаю».

Буряты, как и любая малая народность, больше преуспели в сохранении своей культуры, чем русские. Бурятские родители, как правило, дают детям национальные имена, учат их бурятскому языку и чтят традиции. Одна из таких традиций или, скорее, особенностей менталитета — не выносить сор из избы.

Пойти против этого правила может заставить только крайняя нужда. Такая как, например, в жизни агинчанки Даримы Мижитдоржиевой, 15-летнего сына которой осудили по делу об избиении и изнасиловании 30-летнего мужчины. Шираб Мижитдоржиев сидит уже три года, и все это время его мама пытается доказать, что настоящие преступники откупились от следствия.

«Нас вызвали на допрос как свидетелей через месяц после того, как пострадавший написал заявление. Уже на следующий день моего сына объявили подозреваемым. А потом арестовали», — вздыхает Дарима. Из окна ее маленького домика открывается вид на степь. Степь отражается в ее очках, и я не сразу замечаю под ними слезы, которые Дарима умело прячет за кашлем.

«Когда я в первый раз увидела его после ареста, Ширабка сразу мне сказал: «Мама, не беспокойся, я ни в чем не виноват». Я думала, что мы справимся. Да и как не справиться? Пострадавший написал заявление на других людей, мой сын в нем и в первых показаниях пострадавшего даже не упоминается».

Следствие распорядилось иначе. Пострадавший изменил показания, «вспомнив» сына Даримы, в протоколах допросов и очных ставок стали появляться приписки, которых не было раньше, а денег на хороших адвокатов у семьи Мижитдоржиевых не было. Двое мужчин, которых изначально обвинил потерпевший, из подозреваемых превратились в свидетелей, Шираба осудили на шесть лет, а его маму попросили из дорожного управления, где она работала кладовщиком.

Забайкальский краевой суд, рассмотрев апелляцию Даримы, отменил решение Агинского районного суда и отправил дело на новое рассмотрение, но Агинский суд снова вынес обвинительный приговор. По мнению Даримы, прокуратура закрывает глаза на откровенные фальсификации в деле, потому что следователь Галсандоржиева — дочка районного прокурора Батомункуева.

Мижитдоржиевы — не единственная семья, пострадавшая от агинского правосудия. Местные, как я их называю про себя, диссиденты знакомы друг с другом, держатся вместе и готовы говорить о проблемах в округе. Большинство из них, правда, просит не упоминать их имена и истории.

4

Автономии нет уже 11 лет, но на билбордах, в школах и даже в музее висят карты тех времен. На въезде — стела с крупной надписью: «Агинский Бурятский автономный округ». За ней продолжают ухаживать.

С тех пор как округ стал частью Забайкальского края, в Агинске законсервировали мясокомбинат и сильно замедлили строительство. Из-за этого культурно-досуговый центр недавно пришлось перестроить под детский сад.

Заведующая Загсом Агинского района Евгения Балданова называет его «последним аккордом автономии» — трехэтажное здание с парадной лестницей сдали в 2008 году.

«Обещали нам, что финансовые вливания будут те же. Мы не думали, что получится так, как получилось», — вздыхает агинчанин Айдар*, бывший сотрудник муниципального предприятия.

Пострадал и местный бизнес, особенно строительный — многие девелоперы обанкротились. «Раньше объемы были в миллионах рублей, а теперь в сотнях тысяч, — рассказывает владелец одного из магазинов стройматериалов, пожелавший остаться анонимным. — Если при автономии я не успевал закупать технику, всю выкупали по предзаказу, то теперь она никому не нужна».

Интеллигенция — врачи и учителя — уезжает. Раньше они могли позволить себе два-три кредита, сейчас — нет. А платить каждый месяц все равно надо. Из-за этого в больнице остаются только молодые, неопытные врачи, которые пока не могут получить хорошего места в другом регионе.

Округ держится на военных-контрактниках, да на кэмелах. Другой работы почти что и нет.

Как ни крути, бенефициаров у присоединения только два: бюджет Забайкальского края и бурятский лидер Жамсуев, перебравшийся после этого в Москву в Совет Федерации.

«Говорить, что Жамсуев предатель, очень рано. Он, когда это решение принимал, брал в расчет государственный интерес. Он лучше нас его знал. Нужно, чтобы хотя бы одна человеческая жизнь прошла, и время покажет, прав он был или нет. А там уже и не нам судить», — рассуждает Айдар*.

«Жамсуев делал упор на образование и социалку и не придавал такого значения промышленности. Но если бы в каждом селе было свое перерабатывающее производство, сейчас мы жили бы совсем по-другому».

Агинчане считают, что после присоединения их жизнь стала хуже. Все остальные — что округ живет хорошо и даже лучше, чем Чита. И то и другое — правда. Буряты не могут не думать о том, насколько лучше они бы жили, если бы сохранили автономию. И то, что округ все равно живет лучше других районов Забайкалья, такое же слабое утешение для них, как голодающие дети Африки для того, кому не хватает денег на еду.

5

«В жизни бурята должно быть три больших праздника, три больших стола. Первый — когда ребенку исполняется год и ему подстригают волосы. Второй праздник — свадьба. Третий — уход в мир иной. Стол на похоронах должен быть не менее богатым, чем на свадьбе», — рассказывает Евгения Балданова.

«Человека везут на кладбище, все, кто оказываются на его на пути, — и машины, и пешеходы — останавливаются и пропускают. А потом объезжают или обходят сзади.

А когда везут невесту, она всегда едет последней в караване. Помню, когда меня везли на свадьбу, я этого не понимала: «Почему я последняя-то? Моя свадьба, я должна быть впереди».

Мне так никто и не ответил. Ну положено и положено. А потом уже я узнала, что, оказывается, когда человек умирает, он свои грехи толкает перед собой. Поэтому нельзя переходить дорогу перед ним, иначе запутаешься в его грехах. А когда везут невесту, она все свои грехи раскидывает, оставляет за собой. Поэтому и едет последней. И вступает в семейную жизнь без грехов».

На бурятском кладбище пустынно. Вдали бликуют на солнце окна домов агинского окраинного микрорайона, известного в народе как «Последний путь».

Женщинам на кладбище категорически нельзя, даже на похороны. Мужчинам можно только на похороны. Никто не хотел везти меня туда просто посмотреть, и на уговоры ушло почти два дня. В конце концов сошлись на том, что подъедем и посмотрим издалека.

«Мой бывший начальник, русский, часто у меня спрашивал: «Ну почему вы не ходите на кладбище?! Вы не почитаете своих родителей!» — вспоминает Балданова. — Но мы два раза в месяц ездим в дацан и заказываем молитву о них. Наше почитание — молитва. Наше почитание — в поступках. Жить надо так, чтобы люди не говорили, что дочь или сын умершего плохо живут.

А на кладбище нам не разрешают ездить. Да и появилось оно не так давно. Хоронить бурятов стали только в конце XIX века. До этого покойников «теряли» — клали труп на телегу и отпускали лошадей. Где лошадь уронила, там он и упал. До сих пор так говорим: потерялся человек. Значит умер.

«Терять» окончательно перестали уже после прихода советской власти. Подруга рассказывала мне, как в 1950-е они, будучи детьми, играли дедушками и бабушками, которые «потерялись». Пока они еще не сильно разложились, дети их строили — раскладывали по росту, прислоняли друг к другу. Соревновались, кто больше найдет.

Поэтому у нас и нет обычая ходить на могилки — «потерялся», и где его искать?»

Евгения СОКОЛОВСКАЯ

Фото автора

* Имя изменено по просьбе героя.