Вячеслав Вьюнов и кто-то в накомарнике

14 дек. 2021 г.

— Что? В большую литературу метишь таким образом?!

— Нет. Просто хочу научиться доить, как Вьюнов.

Мы в «Вечорке» считаем, что основным богатством Забайкалья являются не золото и даже не уран. Богато оно своими людьми, подобных которым не встретишь больше нигде. Отдельной когортой в строю забайкальцев стоят поэты и писатели, прославившие край на весь мир.

Этой статьей мы открываем рубрику «Стар-перья». В ней расскажем о ныне здравствующих забайкальских писателях и поэтах. Название не должно никого смущать: «перья» они и есть перья, а «стар» расшифровывайте как душе угодно. Для кого-то это «старший», иной увидит в этом слове английское «star», что в переводе означает — звезда.

Фишка новой рубрики — мы постараемся избежать традиционной очерковой подачи о литературных мастодонтах Забайкалья, а покажем этих уважаемых людей сквозь призму простого человека. Поведаем, как они живут, в каких условиях творят и даже сколько сегодня зарабатывают на литературном поприще.

Начнем с известного забайкальского поэта и писателя Вячеслава Вьюнова. На прошлой неделе, например, мы убедились, что он способен напоить не только настоящей литературой, но и молоком. В обязательном соавторстве со своей грудастой Мартой. Живой сюжет о невыдуманной жизни Вячеслава Александровича за хребтом на берегу легендарного озера можно увидеть на «Вечорке ТВ».

«Сладкая печаль сердца»

С творчеством Вячеслав Вьюнова читатели «Вечорки» уже знакомы. В последних номерах на стр. 19 опубликованы пассажи из рукописи его пока еще не изданного романа с рабочим названием «Сладкая печаль сердца».

Автор утверждает, что роман документальный, а главным героем, ограбившим банк на очень круглую сумму, является он сам. Неожиданно.

В минувшую пятницу редакционный автомобиль умчал нас за Яблоновый хребет в сторону озер. Слева засиял под первыми лучами солнца старик Тасей. Оказалось, что он уже покрылся пленкой льда. Но не этот Тасей нас интересовал. Мы мчались в одноименную деревню Тасей, которая почему-то уютно расположилась на берегу соседнего озера — Иван. Там нас уже ждал Вячеслав Александрович Вьюнов.

Багул, Марта, Чук-и-Гек одним словом

Может, для кого-то Вячеслав Вьюнов, произведения которого включены в программу забайкальских школьников, и является известным писателем, но только не для буренки Марты, бычка Багула, телочки Хлопуши и двух озорных щенят, которых зовут Чук и Гек. И без разницы, кто из них кто, откликаются на оба. Поэтому писатель зовет одним словом — Чук-и-Гек. Для всей этой мычащей и лающей братии Вячеслав Александрович хозяин и друг. Для жителей Тасея — в первую очередь староста и депутат поселкового Совета.

Наша съемочная группа успела как раз к утренней дойке. Уверенной крестьянской походкой в синем халате зоотехника вел хозяин к месту дойки Марту. Большой алой тряпкой протер бока кормилицы, нежно вымыл вымя: «Надо, чтобы молоко чистым было, мало ли где она валялась».

Марта не сопротивляется. Ее большое вымя в руках Вьюнова становится податливым, из розовых сосков белоснежными струйками стреляет в дно подойника парное молоко.

— 600 жимов за раз приходится делать. И столько же вечером. Всего 1200 получается. Марта дает в сутки чуть больше ведра молока.

Судя по крепкому мужицкому рукопожатию Вячеслава Александровича, эти ежедневные жимы Мартиных сосков дают результат, никакой эспандер не нужен.

— Она у меня в марте родилась, потому и Марта. Прошлой весной перед отелом ушла в лес, забилась в такую чащУ и там родила — в багуле. Я ее по следам выследил. Весь день искал, только вечером нашел. Отсюда ее теленок — Багул.

Жизнь в ритме ямба

Тишину деревенского утра нарушают возня Чук-и-Гека и мелодия парного молока, под напором вьюновских ладоней покидающего вымя, чтобы очутиться в том самом подойнике. О том, что ритм и стихотворный размер есть практически во всем, Вячеслав Александрович и пишет в своем пока не изданном романе.

— Ритм есть везде, даже в том, как ты стоишь, сменил ногу в ритме ямба. Начал с ударной, безударная и опять ударная, — отвлекается от процесса дойки мэтр.

— Что значит для забайкальца корова?

— Для горожанина — ничего, для деревенского жителя — все, кормилица. Вот мы, например, масло не покупаем, свое масло, свое молоко. Творожок, сметана, сыр — все свое. Естественно, мясо мы вообще не покупаем. Я даже не знаю, сколько это стоит. Конечно, никуда не денешься, покупаем сахар, хлеб, крупы, чай. А так-то все с огорода, из леса, из озера — рыба, овощи, грибы, ягоды.

— Это именно тот дом, о котором мы читаем в рукописи, что печатается в «Вечорке»? Именно отсюда ушел в бега тогда еще молодой Вячеслав Вьюнов?

— Да, вот через эти ворота. Выехали с отцом на «Буране». Помню, 20 октября уже снежок выпал, день рождения у меня был.

Село — город

После дойки коровы хозяин приглашает в дом — отведать парного молока. Проходим сени, заходим на кухню. Почаевали, Вячеслав Александрович проводит нас в святая-святых — кабинет. И там происходит чудо — от крестьянина, только что доившего Марту, не остается и следа. Пред нами — нет, не Байрон, он другой…

В глазах бесовские огоньки, которые есть лишь у творческих людей либо у пациентов психиатрических клиник. Речь изобилует умными словами, о которых иной забайкальский животновод и не слыхивал никогда. На полках книги, на стенах вырезки из газет, поделки из дерева, на столе-секретере с секретным механизмом времен декабристов старинная чернильница с гусиным пером.

— Проза, поэзия, сотворенные в городе, отличаются от тех, что родились здесь?

— Конечно, здесь поэтическое пространство насыщенней и поэтическое вещество плотнее. Здесь лучше, здесь свободнее. Здесь простора больше. Здесь можно разговаривать с собой — никто не мешает. В городе это невозможно.

Забайкальский язык

Творчество Вячеслава Вьюнова, как и других наших писателей, изобилует забайкальскими словечками, которые мало кто поймет в других регионах России, особенно за Уралом.

— Что произошло с русским языком в Забайкалье? — спрашиваю.

— Забайкальцев называют гуранами — это смесь русского, бурята и тунгуса. То же самое произошло и с языком. Очень много выходцев с запада, с Украины, да я и сам по бабушке Горковенко. Поэтому сплав малороссийского, русского, казачьего, бурятского, тунгусского — вот это все намешено, и отсюда этот язык. Его понимаем только мы, кто живет на земле, в деревне. Городские его могут не понять.

Кто ты, персонаж в накомарнике?

В своем документальном романе «Сладкая печаль сердца» Вьюнов рассказывает о том, как, будучи в бегах, заблудился в тайге, километрах в тридцати от того места, где мы стоим. Заплутал буквально в десяти шагах от зимовья из-за дождя и густого тумана. Долго бродил он по тайге, забрался на высокую сопку. И в тот момент, когда уже смирился с незавидной участью, небо стало ясным на какие-то две-три секунды. Этого было достаточно, чтобы увидеть линзы озер, по ним сориентироваться и выйти к своему зимовью.

— Сейчас покажу ее. Во-он там, на горизонте, тянигус (длинный пологий подъем в сопку). За ним еще одна сопка есть. А за ней самая высокая. Ее отсюда не видно, потому что урез закрывает вершины дальние. Километров 30 отсюда, там все происходило, — говорит он.

Вячеслав Александрович как в книге, так и с глазу на глаз уверяет, что тогда помог ему кто-то в накомарнике. Кто это такой? По идее, кто-то добрый, раз помог в момент смертельной опасности. С другой стороны, известно, что добро лицо не прячет даже под накомарниками…

— Тяжелый, большой организм всегда умирает долго, мучительно, трудно. Должна найтись такая стихия, которая сильнее, которая переборет его. Это мороз. Мороз осилит Арахлей только после 7 ноября.

Вячеслав Александрович задумчиво глядел на могучий Арахлей, и непонятно было в тот момент, к кому именно обращался он — то ли к нашей репортерской группе, то ли все-таки к тому, в накомарнике, о котором он так вкусно пишет в своем последнем романе «Сладкая печаль сердца» — стр. 19.

Мы продолжаем нашу рубрику «Стар-перья». Она об истинных сокровищах Забайкалья — современных писателях и поэтах. В этом номере читайте вторую часть повествования о жизни у озера за хребтом одного из них — Вячеслава Вьюнова. Первая часть опубликована в № 44 от 3 ноября.

Рейтинг Вьюнова: поэты

Задать — не задать. Сомнения улетучились после кружки парного молока, которым нас угостила грудастая Марта, профессионально подоенная хозяином.

— Кто, по-Вашему, в истории Забайкалья является поэтом № 1?

Легко отвечавший до этого на любой вопрос, Вячеслав Александрович стушевался.

— Поэт… тот поэт, который не от книги, не от начитанности, не от книжной культуры, а который поэт от Бога — это, конечно, Виктория Измайлова. Ее мало кто знает, но у нее каждое слово волшебное. У меня о ней написана целая статья, и еще будет написано.

— По-моему, только что писатель Вьюнов обрел настоящего друга-подругу и очень много врагов в писательском стане?

— Мне вообще стадное чувство чуждо. Люди объединяются в какие-то партии, группы, а я всегда одиночка. И, как правило, творческие сообщества всегда разорваны группировками, кто-то против кого-то. Я никогда не входил ни в какие группы. Я живу за хребтом. К сожалению, хребет меня отделяет только один. Было бы пять, как у Макарова (Борис Константинович, писатель, живет в Акше — ред.), бы было лучше. Слава Богу, что хотя бы один есть — Яблоновый.

Стол графа Грабовского

Тем временем Вячеслав Александрович колдовал над столом-секретером, который очутился в Забайкалье вместе с декабристами, а теперь обитает в его домике у озера. Стол оказался с секретом, не даром же секретер. Сотворен он был в конце XVIII века из дуба.

— Нам известны только те декабристы дворяне, которые составили заговор. Но вместе с ними сюда были сосланы больше тысячи людей — солдат, рядовых, которые вышли по приказу своих командиров. Много было сослано родственников, друзей декабристов, которые знали об этом заговоре или догадывались. Естественно, они сюда перебирались со своим имуществом. Вот эта мебель с тех времен. Принадлежала она графу Грабовскому, как я установил. В 1960-е годы ее хотели выбросить на помойку из геологического двора, о котором я писал в новом романе. А мама там ремонтировала квартиру и выпросила его. И вот с 1965 года он у меня находится. Я за ним делал первые уроки и писал первые стихи. Внутри его находится механизм, шестеренки. За все время не выходили из строя ни разу.

Когда ты закрываешь все четыре ящика, замыкаешь пятый, открыть их уже невозможно, потому что надо знать систему, порядок закрывания. У меня где-то записано, очень сложно все это запомнить. Сначала надо выдвинуть центральный…

Дальнейшие действия Вьюнова напоминали какой-то сумасшедший аттракцион. Одни ящички он открывал наполовину, другие полностью, закрывал их в каком-то немыслимом порядке. С третей попытки механизм сработал, секретер был закрыт.

— До этого я допер эмпирическим путем. А теперь вот сам сбился, не закрыл с первого раза, — сказал, вытирая пот со лба, Вячеслав Александрович.

Я же представил, как двести лет назад загулявший граф Грабовский пытался с утра перед дуэлью достать свой пистолет-лепаж, но подзабыл комбинацию…

Рейтинг Вьюнова: прозаики

В руках у Вьюнова появилась какая-то палка с привязанным к ней камушком.

— Что за камушек?

— Сам ты камушек. Это боевой топорик. Археологи определили — 52 скола на нем, ему три тысячи лет. Много жизней на нем.

Он достал с полки шкатулку, почти волшебную.

— А вот женский скребок — 63 скола. Тончайшие — шкуры обрабатывали. Это одна культура, им по три тысячи лет. Обломки кувшина. Вроде бы и первобытные люди, а как-то стремились к красоте. Берега наших озер все усыпаны обломками, просто люди ходят по ним и не понимают. Мы с Вишняковым (Михаил Евсеевич, забайкальский поэт, писатель, скончался в 2008 году — ред.) часто бродили по берегу, собирали кусочки истории…

У нас было много талантливых прозаиков. Если брать фундаментальную, романистскую прозу, конечно, Василий Иванович Балябин. Мы дружили семьями. Он поднимал целый пласт той жизни. Это энциклопедия. Он на восьми страницах описывает, как запрягать лошадь, как берется хомут, как супонь затягивается. Если никогда не видел, ты можешь, читая эти страницы, обучиться. Надо ли это? Вряд ли современный читатель будет читать с интересом. Но, как энциклопедия ушедшей жизни, конечно, это необходимо.

Что же касается художественного слова — естественно, Евгений Евстафьевич Куренной и Михаил Евсеевич Вишняков. Саша Латкин (Александр Гурьевич) — он сейчас уехал из Читы, жил у меня дома — талантливый писатель. Смесь гремучая — мать эвенушка, отец прибалт. Фамилия у него на самом деле Латкинд. Интересная смесь, интересный язык — очень яркий, необычный.

— Вячеслав Вьюнов больше поэт или прозаик?

— Когда-то я вообще не представлял, что можно писать прозой. Только стихами думал, писал и вращался в поэтическом пространстве.

Разговор в деревенском доме писателя Вячеслава Вьюнова был зачат еще в читинской редакции, затем побежал из Читы за коровой Мартой и теленком Багулом в село Тасей, а оттуда — сопками и распадками в самую «чащУ» (ударение на последней гласной) на Яблоновом хребте…

Вьюнов — великий писатель России — родился в 1953 году в Чите.

Мне казалось, что я никогда не умру.

Потому что не жил.

Потому что набросок.

Вот возьму в понедельник проснусь поутру,

И проснется во мне тот далекий подросток…

В его трудовых документах 19 профессий: после армии работал в геологических экспедициях, был маляром, охотником-промысловиком, лаборантом, корреспондентом «Забайкальского рабочего» (чтобы научиться писать), кочегаром (чтобы было время писать) и пр.

Учился в Иркутском геолого-разведочном техникуме.

— Хотел стать геологом, но обязательно писателем-геологом.

Окончил журфак Иркутского госуниверситета, прошел учебу в Литинституте имени Горького в Москве.

Первые публикации стихов — 1969 год в забайкальской периодике. Первая подборка стихов — через десять лет в сборнике «Начало».

В 1984 году в Иркутске вышла первая книга «Огни на дальней стороне»…

— Что? В большую литературу метишь таким образом?! — съязвил уже в редакции после командировки к Вьюнову коллега Коля Шелепов.

— Нет. Просто хочу научиться доить, как Вьюнов.

Terra incognita русской души

— Еще один нескромный вопрос — что такое Забайкалье?

— Я не смогу ответить объективно, потому что не отношусь объективно к Забайкалью. Это моя родина, естественно, это самое лучшее место. Я объехал, наверное, всю Россию — Карпаты, Чукотку, Колыму, Монголию, Ледовитый океан. Если посмотреть на Забайкалье со стороны, тут, наверное, живут люди, которым тесно на европейских пятачках в многолюдстве. Считаю, что Сибирь освоена русскими за каких-то 50-100 лет не по экономическим причинам, мол, искали тут пушнину, золото. Русской душе нужен был простор, тесно было там, за Уралом. Это все равно, если малька тайменя посадить в аквариум, он не вырастет метровым. Из кедрового орешка в кадке из-под капусты кедр не вырастет. Русской душе нужен простор, только здесь она могла развернуться в ту мощь, которая в ней была заложена.

Я думаю даже, что христианство ей мелковато, потому что здесь, например, в Забайкалье, она вобрала в себя и буддизм, и ламаизм, и язычество. Мы отмечаем и китайские новые годы, и бурятские. И все это вмещает в себя русская душа. Здесь дышится хорошо, легко, а там европейский пятачок — тесно.

Мы выбрались из тесного кабинета во двор. Чук-и-Гек — два известных по прошлой публикации щенка с двойной кличкой — приветливо обнюхали мои ботинки, штаны. Из курятника Вьюнов вынес три куриных яичка: «Будет больше, еще не вечер».

— Когда в Забайкалье жилось лучше — в советское время, когда Вячеслав Вьюнов попал в «Забайкальский рабочий»; после развала СССР, когда Вьюнов оказался на нарах; или в наше время?

— Жить было всегда интересно, а сложности были и в то время, и после, и сейчас. Полная безнадега была в 1996-1997 годах, когда я понимал, что еще год-два — и все развалится, все рухнет. Все было на краю, еще шаг — и все пойдет как лавина, не остановить. Каким-то чудом это остановилось, и пошел медленный-медленный возврат. Я тогда лесником работал, зарплату не платили.

Коровы шли на водопой, или о России без конца

Я хотел и дальше говорить с поэтом о высоком, но во Вьюнове вновь проснулся крестьянин-животновод.

— Пойду воды наберу, а ты веди Марту за мной. Багул и Хлопуша за ней пойдут, не волнуйся.

— И все-таки, Россия сегодняшняя — что за организация такая?

— Это возрождающаяся империя.

— А разве удел любой империи — это не ее закат?

— Вообще цель любой жизни — это смерть. И человека, и империи, и планет, и Солнца. В среднем жизнь государства в пределах, нам известным, — от 1000 до 1200 лет. Чтобы ему прожить дольше — нигде вы этого не вычитаете, это мои выводы на основании тех источников, которые я прочитал за жизнь, узнал — империи требуется одно из трех условий. Или сменить территорию, как сделала Болгария, ушла с Волги на Балканы. Или венгры ушли с Урала. Или же сменить религию, или изменить географические очертания. Тому много примеров. Тот же самый Китай. И территорию смещал туда-сюда, и строй государственный.

Мы, в отличие от других стран-государств, имеем даже четвертое условие. Мы дважды сменили религию, отказались и потом снова ее приняли. Сменили строй государственный не один раз. Территория тоже плавала, и она еще не до конца установилась.

— Развал 1991-го. Это было больно для Вячеслава Вьюнова или все равно? А может, было воспринято на ура?

— Это было больно, конечно. Но это была боль такая — со стороны, затухающая. Как нам больно за Гражданскую войну, но не так болит, как Великая Отечественная. А почему? Потому что я все это наблюдал с расстояния, был в то время в бегах, в тайге. До меня это доходило только через приемник.

Где родятся поэты

Маленький Слава Вьюнов понимал, что будет писателем, но сомнения у него все-таки были.

— То, что буду писать, знал со школы еще. Я видел себя сначала пишущим геологом. Потом понял, что мое — только писательство.

По словам Вячеслава Александровича, на земле забайкальской неплохо родится сено — для коровы две тонны на зиму выдает легко, для коня — тонны три. Но плодородна она и для писателей.

— Земля наша благодатна. Если бы у меня была вторая жизнь, я бы посвятил ее психологии творчества. Это таинственный материк — непонятный, неизведанный. Писатель может появиться там, где вообще ничего не может родиться. Например, в колымских лагерях — Варлам Шаламов (автор «Колымских рассказов» — ред.). А может и в самых оранжерейных условиях ничего не вырасти.

Следующий вопрос — из журналистских шаблонов, которые я обычно ломаю. Но здесь его пришлось задать. И я не пожалел.

— Прошлое — геология, журналистика, кочегарка, охота, бизнес, тюрьма — какой из этих отрезков больше повлиял на творчество Вячеслава Вьюнова?

— Наверное, геология и все, что связано с тайгой. Это и семь сезонов заготовки лекарственных трав, и охота в промысле, и живоотлов, когда мы с отцом ловили живых диких животных и сюда привозили, отпускали, чтобы не было кровосмешения. Охота на животных для таксидермистов — на чучела.

— За всю письменную историю человечества кого из писателей-поэтов Вы бы поставили на первое место?

— Неизвестного автора папируса. Ему около 6000 лет, он найден не так давно в Египте. Начинается он словами: «К сожалению, мир сейчас не таков, каков был прежде. Всякий хочет писать книги. А дети не слушаются родителей…»

Тетерка, чага, Арахлей…

Видавшая виды деревянная ступка с чугунным пестиком. Она старше Пушкина, но используется до сих пор по назначению.

— Чагу в ней толчете?

— Нет, вчера мускатный орех толок. А чагу собираю в тайге, через мясорубку ее перемалываю. У меня был гастрит, за год я его вылечил чагой. Врачи потом удивились — даже рубцов не осталось.

Мы поехали на соседний с Иван-озером Арахлей. Дорогу перебежала упитанная белка. Поодаль откровенно жирная тетерка вообще на нас не обратила внимания, сопроводив ленивым поворотом головы.

— Слава Богу охоту на озерах запретили. Появились утки, гуси, лебеди — с утра стаи летают над озерами. И копытные, и хищники, мишка вернулся. Природа не терпит пустоты, после запрета все восстановилось. Если человек не вмешивается, природа очень быстро восстанавливается.

Арахлей удивил. Если Тасей с Иваном были уже покрыты пленкой льда, то этот великан и не собирался. Так, слабые забереги и настоящий шторм, по забайкальским меркам, конечно же.

Вячеслав Александрович задумчиво глядел на могучий Арахлей, и непонятно было, к кому именно обращался он — то ли к нам, то ли все-таки к тому, в накомарнике, о котором он так вкусно пишет в своем последнем романе «Сладкая печаль сердца».

… Поэзия

— А существует такая стихия, которая осилит проблемы забайкальских писателей?

— Сейчас нашлась палочка-выручалочка, многие выходят через интернет-издания. Есть такие сайты, которые предлагают издать небольшие тиражи — для себя, родных, близких, для библиотек. Это недорого и вроде как бы уже бумажное издание.

— У современных школьников есть возможность ознакомиться с творчеством современных забайкальских писателей, поэтов?

— Сейчас появился предмет — региональное литературоведение. Ну и интернет, конечно, будь он неладен, слава Тебе, Господи. Наши произведения можно найти в бумажной школьной хрестоматии.

Расставались с живой легендой мы сухо, по-мужски. Слеза катилась лишь по щеке нашего оператора Сани: «Это ветер, давайте быстрее, я замерз», — он тут же придумал «отмазку».

На перевале того самого Яблонового хребта, за которым живет наш герой, где бросают монеты бурхану, кто-то — по-моему тот, в накомарнике — прошептал, что писать как Вьюнов я не сумею, а вот доить корову научусь наверняка.